"Харикейн" - это летающая баржа с убирающимися шасси. ...хорошо летает, устойчив на вираже, но по своим боевым характеристикам безнадежно утупает нашим Bf 109 - руль направления ходит тяжело, самолет вяло слушается элеронов. Взлет и посадка на "Харрикейне - детская забава. "Спитфайр" - истребитель более высокого класса. Он хорошо слушается руля, легок, маневренен и практически не уступает в летных характеристиках нашим Bf 109. Однако вести воздушный бой на "Спитфайре" сущее мучение.
При резком переходе в пикирование двигатель на несколько секунд остается без топлива. Винт самолета имеет два фиксированных шага (взлетный и рабочий), поэтому бой с постоянным маневрированием по вертикали не позволяет двигателю "Спитфайра" развить полную мощность."

ТОЛЬКО В ПОЛЁТЕ ЖИВУТ САМОЛЁТЫ

А.Я. - А трудно было покинуть самолет, как считаете?
М.Р. - На Русском перевале мне хвост обрубили. Второй парашютный мой прыжок был.
А.Я. - Первый был в училище?
М.Р. - Первый был не в училище, а в Энгельской летной школе, около Саратовского моста. (Возвращаясь к вопросу) – когда самолет начинает вращаться в штопоре, возникают центробежные силы, в результате которых оторваться от сиденья трудно. Начинаешь вставать, а тебя опять сажает эта сила. Так вот, я как выскочил-то – фонарь откинул назад, он застопорился (защелка пружинная), если не застопоришь, он может скользнуть вперед и отрубить тебе голову. Рассуждать некогда, самолет-то уже падает без хвоста. Тогда я сообразил – взялся сразу за кольцо парашюта, чтобы не потом, можно растеряться. Вот так наклонился (показывает), перевалился через правый борт кабины и ногами от левого борта оттолкнулся в сторону вращения самолета (этому тоже нас учили – если придется когда прыгать в штопоре, обязательно прыгайте в сторону вращения, а не в обратную, иначе вас зарубит винтом).
А.Я. - Плоский штопор был?
М.Р. - Плоский.
А.Я. - А методом срыва?
М.Р. - Не-е-ет. Это тогда – все, парашют распустится, замотается за что-нибудь, полетишь вместе с самолетом и убьешься. Не-е-ет. Я выдернул кольцо, когда почувствовал себя в воздухе, а до этого стукнулся об броню и временно потерял сознание. От холодной струи воздуха пришел в себя, оставалось метров 100-150 до вершины сопки (А.Я. – горы, дело было в Карпатах). Лесная гора высотой тысячу метров, парашют распустился и еще несколько секунд я опускался. На вершине горы луговая полянка, в самый центр этой полянки я и приземлился. А дальше – обрывы, страшная крутизна, 70-80 градусов крутизна. Под горой дорога, и по этой дороге поток техники, автомашины, солдаты, артиллерия, танки шли. Оттуда, из-под горы, шли два пехотинца с лошадью в поводу, а я-то не знал, кто они, может на немецкой территории, потому что рядом мы «работали». Ну и думал – кто там, немцы – не немцы, далеко, не видно. Парашют собрал, в кусты отнес, и сам в кусты. Из кустов наблюдаю, – кто идет. Потом на шапки посмотрел – звездочки. Вылез из кустов, поздоровались и стали искать самолет. Нашли его метрах в 50-ти от места моего приземления. Самолет так упал, что повалил несколько деревьев на краю обрыва. А обрыв почти отвесный, на что уж мотор защищен броней, обломился и повис, доска приборная ушла назад и с задней бронированной стенкой почти соприкасалась. Какой была бы моя участь? А Карп (А.Я. – Карп Краснопеев – стрелок, смотри книгу) видимо попытался выполнить мою команду «прыгай». Фонарь открытый, три пальца у него отрублено, наган у него (у меня пистолет, а у него наган) вот так согнулся (показывает, сгибая ладонь), такой удар был сильный от падения. Карпа положили на лошадь, спустили вниз... Около дороги вырыли могилку и похоронили его... Отделение солдат построили, салют дали. Эхо салюта разнеслось по Карпатским горам. И только сейчас я заметил кровь на груди моей шинели. Кровь пролилась из раны на переносице. Меня отправили на машине виллис в Цисну, авиационный пункт управления, который направлял нас на цель, километров 8. Моё состояние было тяжелое … чумное. У них я заночевал, а на другой день отправили в штаб армии. А из штаба армии – домой. В Перемышле мы стояли. Вот так…
А.Я. – То есть, Вы сменили два самолета, получается? Или три?
М.Р. Больше, наверное. Первый самолет, на котором прилетел на 1-й Украинский фронт, мне покалечил 30 марта над Каменец-Подольсеом Ме-109. В этот период события развивались так… Авангард полка сел раньше на полевой прифронтовой аэродром Бузова. Их самолеты увязли в грязи весенней распутицы. А мы сели 12 марта на сухой песчаный аэродром Чижевка, под Новоград-Волынском.
По принципу «В бой идут одни старики» старые летчики забрали наши самолеты и летали на боевые задания. А нас посадили на грузовую машину и повезли на аэродром Судилков, восточнее Шепетовки. Вот там уже фронт увидели – из заполненной водой воронки у обочины дороги торчали ноги убитого немецкого солдата. На плотине через овраг стоял подбитый танк, в бок ему дали, танкисты убитые. Бой был дня 2-3 назад. Заночевали здесь в штабе, а потом опять поехали на грузовой автомашине дальше. Дорога от Шепетовки в Старый Константинов была сильно разбита. По бокам дороги лежали вверх тормашки машины, орудия, немецкая техника. Это результат работы наших штурмовиков.
Из окружения немцы прорываться стали на Каменецк-Подольск, танки пустили на прорыв. Нашу группу в составе 6-ти самолетов повел лейтенант Мокин. Я был в этой группе, делая пятый боевой вылет. И там первый мой самолет раскрошили. 8 снарядных попаданий. Было видно, как пролетали огненные змеи слева и справа. А это как раз из пушек Мессершмита снаряды летели. Правда, мой воздушный стрелок Карп Краснопеев сбил этого немца. А нам в киль попал один снаряд, в правую и левую плоскости, где патроны, попало несколько снарядов. Оба колеса, трубки прибора скорости и выпуска шасси перебило. В винт попало, самолет начало трясти. В общем, я еле-еле прилетел оттуда. Мы в этот раз летали без истребителей прикрытия. И этот самолет отправили на ремонт в ПАРМ. Куда он делся потом, я не знаю. Это первый, значит, был самолет.
Второй самолет я потерял15 июля, во время Львовской операции. Снаряд бронебойный попал в правую щечку бронестекла, пролетел в сантиметре над головой, пробил верхнюю бронь фонаря и ушел навылет. А у меня осколки в лице и кровь на гимнастерке. Несколько снарядов попало в обе плоскости. Сел я на первом попавшем аэродроме - в Турголице. Садился очень трудно. Вот так был потерян второй самолет.
А.Я. – А снаряд был зенитный или?
М.Р. – Эрликоновский. 20 миллиметровый. У них осколочный перемежался с бронебойными, бронебойный – осколочный. Вот мне повезло, что этот бронебойный снаряд прошел мимо головы. Если бы в голову – все, мы бы с тобой не сидели здесь и не беседовали. Это мне везло. Поэтому у меня есть рассказ – «Везучий» называется (А.Я. – смотри интернет-страничку Михаила Яковлевича).
А.Я. – А эрликоны…
М.Р. – Четырехспарка.
Третий самолет - в Карпатах (А.Я. – смотри выше)…
Четвертый самолет я потерял 5 мая 1945 года, в самом конце войны. Два осколочных 50-ти мм снаряда попали в мой самолет. Один попал в «брюхо» самолета, под самое мое сиденье, где расположен бензобак. А второй снаряд попал в винт, оторвал кусок лопасти 20 см. Хоть до своего аэродрома я долетел, но самолет восстановлению не подлежал.
А.Я. – А 88-ми мм не встречались?
М.Р. – 88-ми по нам редко стреляли, они чурками стреляли какими-то, если попадет в самолет – самолет разваливается. По-моему Володе Мокину, нашему командиру эскадрильи, 15 числа, когда я в Турголицае сел, его сбили. Ему в хвост попали, хвост отлетел сразу, и он в отвесное пике – и в болото. Метра на три ушли туда вместе со стрелком, с Валей Щегорцовой… Вытащили их потом... Трактором вытаскивали…
А.Я. – А у двигателя ресурс, какой был?
М.Р. – 50 часов у мотора был ресурс. АМ-38Ф Микулина. 1850 лошадиных сил.
А.Я. – В полку, эскадрильи самолеты как-нибудь раскрашивали?
М.Р. – У нас этим не увлекались. Ни звездочки не рисовали, никаких тигров не рисовали, ни стрел. В других дивизиях – да. У нас этого не было.
А.Я. – А зимой в белый цвет?
М.Р. – Зимой – белый. Как раз, когда из Добрынихе вылетали 16 января 44-го года, все самолеты были выкрашены в белый цвет.
А.Я. – Краска смывалась или перекрашивали потом?
М.Р. – Заново не перекрашивали. Белую краску чем-то отмывали. Потому что когда мы прилетели на Украину, там же снега уже не было, там белый цвет уже демаскировал бы наши самолеты, поэтому там нужен камуфляж зеленый.
А.Я. – Камуфляж был двух- или трехцветный?
М.Р. - Зеленый и черный, полосами. Под местность, чтобы если сверху посмотришь – и не видно самолет. А снизу посмотришь на самолет – он голубой, «под небо».
А.Я. – Зимой самолеты на лыжи ставили?
М.Р. - Нет, катками полосу укатывали.
А.Я. – Вы говорили, что летали на пушечном варианте?
М.Р. – Вся дивизия летала, три полка по 45 самолетов. Все самолеты были вооружены пушками ОКБ-16. Подвешивались под плоскости, каждая пушка весила около 150-160 кг. Конструктор – Нудельман. Он изобрел подвески, а сами пушки – кто-то другой, сейчас не помню.
А.Я. – Они ставились вместо ВЯ или вдобавок?
М.Р. – Нет, они "вместо" ставились. Два ШКАСа вперед и две пушки ОКБ, а назад – УБТ.
А.Я. – До конца войны летали на таких самолетах? Есть мнение, что поскольку самолет с НС-37 не очень себя зарекомендовали…
М.Р. – (недослушав) Неправильно. Эти пушки были очень хорошие, удобные и очень ЭФФЕКТИВНЫЕ (произносит с ударением).
А.Я. – При стрельбе самолет разворачивало?
М.Р. – Нет, нет. Чем были они хороши – по танкам, по машинам, по артиллерии в капонирах. Как на пикировании наведешь, допустим, на танк, нажмешь коротко - выстрел один или два. У них трассирующие обычно еще были – видно, куда снаряд летит. От самолета до самой цели видно, и куда попал. Видно – ага, перелет, чуть-чуть добавил уголок, следующие снаряды летят точно в цель. Если осколочный снаряд попадал в машину, то он делал разрыв метр в диаметре. Машина сразу горит. Если попадал в танк бронебойным снарядом – танк загорался. Дым пошел.
А.Я. – Я читал, что по немецким сильно бронированным танкам НС-37 были неэффективны из-за плохой точности стрельбы…
М.Р. – (перебивая) Кто это тебе такое сказал? Чепуха! Чепуха. У любых танков, у немецких и у наших, броня сверху не такая сильная, как на боках и особенно на лбу. Поэтому сверху танк больше всего уязвим. Самолет Ил-2 бьет с пикирования, и он пробивал эту броню.
А.Я. – А попасть трудно было?
М.Р. – Ну цель-то маленькая, но попадали. Я же тебе говорил, видно, куда снаряды летели и попадали.
А.Я. – Самолет при отдаче тормозил, зависал?
М.Р. – Отдача больше была, чем у РСов, это да. Ну, если даешь большую очередь, штук 10 сразу, такую длинную очередь, то отдача очень сильная, и самолет зависать начинает, тормозится отдачей и начинает терять скорость. Но это не значит, что он падает. Просто он теряет скорость на пикировании. Но на пикировании Ил-2 разгонялся, зачем ему большая скорость? Наоборот, ему надо уменьшить скорость, чтоб дольше висеть, чтоб дольше расстреливать, это было выгодно даже. Нет-нет, это ты не слушай никого. Это была отлич-ч-чная пушка. Но поскольку они очень тяжелые, за счет этого меньше получалась бомбовая нагрузка. А если легкие пушки Волкова-Ярцева, 23-мм, они легкие, можно было бы больше бомб брать.
А.Я. – Обычно максимально сколько загружали?
М.Р. – 500 кг.
А.Я. – Норму не превышали?
М.Р. – Нет.
А.Я. – Какие варианты загрузки бомб были?
М.Р. – По разному. В зависимости от цели. Если на танки летели, загружали ПТАБы. Не надо рассказывать, что такое ПТАБы? 4 ящика, 4 люка, в каждый люк по 94 штуки. Вот и считай, сколько получалось. И они сбрасывались, автоматическим бомбосбрасывателем открывались люки так, чтобы с высоты 400 метров образовывался прямоугольник, который перекрывал ВСЕ, что, находилось там, в этом прямоугольнике. Сейчас это называют «ковровое» бомбометание. ПТАБы были очень эффективны. Если там танки были – все, уже никто оттуда не уйдет. Вот так. Если лететь на переправу, или на артбатарею, или на станцию железнодорожную, – то фугасные бомбы подвешивались. Фугасные - две по 250 или сотки четыре штуки. Или 15 кг, в люки загружали. Или, допустим, подвешивают две по 100 и в люки загружают осколочные – по пехоте. По разному. Это планировалось штабом. Штаб давал инженерному составу, техникам – какие самолеты какими бомбами загружать, какую группу куда посылать. Заранее планировалось. Все это работало как часовой механизм, все заранее было разработано – кто занимался разведкой, кто боеприпасами, кто питанием, кто – где летчикам отдыхать. Каждая служба делала свое дело, а в целом все это работало как часовой механизм – четко работа была поставлена. Не надо было ни на кого кричать, ни кому взыскания давать. Все отлажено было, очень и очень здорово. И в 44-м году, и в 45-м. Нам в этом отношении посчастливилось, что мы воевали в такой обстановке.
А.Я. – В полку, дивизии не было корректировщиков Ил-2 КР?
М.Р. – Нет, это был специальный … не в дивизии даже,… а это при воздушной армии был специальный разведывательно-корректировочный полк. Они и занимались этим делом. Там были Пешки, не Ил-2, а Пе-2 – корректировщики. Они и летали, разведку делали ближних тылов… А прифронтовую разведку вели Илы, мы вели. Каждый день. В каждом боевом вылете мы обязаны были сообщать – какая погода и что видел за линией фронта, какой противник, где и что он делал, в каком направлении шел, сколько было их.
А.Я. – С немецкими бомбардировщиками не встречались?
М.Р. – Нет, мы только с истребителями встречались. Фокке-Вульф 190 и Мессершмитт 109.
А.Я. – В Вашей книге описан эпизод, когда вас атаковали немцы, которых было в два раза больше, чем наших истребителей прикрытия.
М.Р. – 16 их было, Фокке-Вульф 190. И мы вели бой. Я вел группу и Гриша Левин, он командиром 2-й эскадрильи был. В этом бою погибло два воздушных стрелка – Соловей и Казанцев. Одному попало – череп снесло пулеметной очередью, а второму в сердце прямо снаряд попал. Грудную клетку, сердце разорвало. Я первый раз увидел большую кровь в кабине самолета… Нас прикрывало 6 или 8 самолетов. Они завязали с ними бой, клубок образовался, как пчелы, и стрельба. А часть самолетов оторвалась от этого клубка, и к нам заходили, и нас атаковали. А мы тогда встали в круг и оттягивались на совою территорию. Все-таки как мы не защищались – потери были. Неминущему снаряд попал, пробил заднее стекло, и осколок пробил ему кожу на голове, но череп не пробил, поэтому он прилетел домой…
А.Я. – Дубликаты Золотых Звезд делали?
М.Р. – Делали, но только тогда, когда не стало Советского Союза.
А.Я. – Летали с наградами или оставляли их?
М.Р. – Летали с орденами, но без партийного билета. Партбилет в сейфе оставляли. У Кукильштейна – майор, парторг полка. А Рысаков – заместитель по политчасти, он летчик был, летающий. А Кукильштейн – не летающий.
А.Я. – А комполка часто летал?
М.Р. – Нет. Он выбирал по своему усмотрению, когда ему лететь. Обычно в очень горячие случаи он не летал, а когда было поспокойнее… И командир дивизии Котельников тоже летал. В частности со мной летал, в моей группе один раз летал.
А.Я. – Отец рассказывал, что ему дед говорил, что комполка Сериков пользовался огромным уважением, исключительных качеств был человек.
М.Р. – Он был очень демократичным и человечным. Как отец был родной. А человек был какой! Вот нам повезло, что командиром у нас был Сериков. Никогда тона не повышал, не кричал ни на кого никогда. Не упрекал никогда. Приказы отдавал ровным спокойным голосом. У него было чувство… отеческой заботы … о летчиках, о людях. Подбили летчика – у летчика стресс, он обязательно учитывает это, даст возможность летчику на несколько дней отдохнуть, иногда неделю не включает в полеты, пусть он успокоится. Нас вот – деда твоего сбили, и меня сбили, и Петю Абраменко (показывает фотографию, где они втроем в госпитале в Трускавце) – видел у него глаз-то?

ТОЛЬКО В ПОЛЁТЕ ЖИВУТ САМОЛЁТЫ

А.Я. – Танки по самолетам стреляли?
М.Р. – В одном вылете мы ударили по ним, вся дорога забита, мы вперед вышли на бреющем, а дальше холм, танк как врезал мне вдогонку, на счастье снаряд пролетел под самолетом и разорвался впереди самолета, поднял столб глины, форточка была открыта, и вот такой кусок глины попал в меня (смеется). Вот какие случаи бывают…
А.Я. – Сколько максимально приходилось летать за день?
М.Р. – Максимум – три раза. Время же нужно. Сам полет продолжается не больше полутора часов, самое большое – час пятьдесят. Дальше – надо снова зарядить, осмотреть, заправить, получить боевое задание, на карту нанести, внести поправки, покушать. Больше трех раз не получалось.
А.Я. – Как и где квартировались?
М.Р. - Во время войны мы, как правило, на аэродроме никогда не жили. Только вот в Кракове – в хорошем доме, койки железные там были. А так летный состав в каком-нибудь населенном пункте, километрах в пяти-восьми от аэродрома размещался. Обычно это был клуб или школа, общественное здание, там нары делали и летчиков содержали. А добирались всегда на грузовых машинах. В кузов сели – и поехали.
А.Я. – Как узнали о Победе?
М.Р. – Ночью 8-го мая была такая стрельба – из всех видов оружия, из пулеметов, из пистолетов. Мы подумали, что на нас напали. Мы стояли в это время на аэродроме Гералтовице, километров 5 от города Глейвиц. Это была территория Германии, а потом она перешла Польше. Мы там жили километрах в 8-ми – 10-ти от аэродрома, в общежитии.
А.Я. – Под бомбежки попадали?
М.Р. – Один раз, в Ольховцах, перед Львовской операцией нас бомбили. Прилетел ночью, сбросил САБ, как днем светло стало. Хорошо самолеты стояли в капонирах. Не попал.
А.Я. – Численный состав полка.
М.Р. – Всего в эскадрильи 12 самолетов, в воздух их поднимали 80 человек. Полк - 45 самолетов, 400 человек. Три эскадрильи плюс звено управления – командир полка, заместитель командира по летной подготовке, заместитель командира по политической части, заместитель по штурманской подготовке, помощник по военно-стрелковой подготовке, заместитель по технической части (инженер полка), начальник штаба полка и др.
А.Я. – За что награждали?
М.Р. – Значит, нормы такие были – за 11 вылетов – Красная Звезда. Следующими надо было сделать 21-25 вылетов–орден Боевого Красного Знамени. Следующие 25 – еще Красное Знамя. Следующие 25-30 – опять Красное Знамя. Дальше, официально за 80 успешных и героизм представляли к званию Героя Советского Союза, но в наше время, в 44-м и 45-м, за 80 вылетов Героя никому не давали, нужно было не меньше ста сделать. Вот меня представили 7-го апреля за 110 успешных боевых вылетов. Наградной лист сначала в полку подписывается, потом в дивизии, потом в корпусе, потом решает Военный Совет армии, потом в Военный Совет фронта, после фронта идет в ЦК партии в Москву, потом идет в Президиум Верховного Совета. Видишь, какое время требуется, чтобы всю эту лестницу пройти.

ТОЛЬКО В ПОЛЁТЕ ЖИВУТ САМОЛЁТЫ